«Правда жизни» о том, когда умрут газеты: «Два миллиарда авторов, огромный шум, какофония, потоки гадости, которыми каждый пытается самовыразиться».
Коллеги с www.ura.ru выложили большую запись дискуссии, которая состоялась 3 мая с Екатеринбурге. Спасибо за огромный труд, встреча длилась часа два. Но там есть неточности, так как с голоса многие слова расшифровать трудно. Поэтому я подредактировал по смыслу и вкладываю для архива здесь.
Журналисты начинают охоту за читателем: следить за новостями не надо, платить больше не придется, правду подскажет френдлента
28 декабря 2037 года в России выйдет последняя газета. Через четыре года исчезнет и телевидение… Каждый чувствует, что традиционные медиа меняются чуть не ежедневно, а с новыми все не так просто: цензура дышит на ладан, легенды о твиттер-революциях кочуют из страны в страну. Пиарщики и политтехнологи ломают головы, как работать в новых условиях, журналисты подыскивают новое применение своим знаниям, учиться на журфаках становится опасно.
В самый разгар майских праздников на «Правде жизни» обсудили, почему газеты ждет судьба гужевого транспорта и сигар, как правильно расположить к себе блогеров, почему только каждый третий абонент выходит с мобильника в интернет, в чем успех Навального, что не так с новыми медиа и как долго будет заказ власти на пиар в старых СМИ. Гостями разговорного вечера стали автор книги «Когда умрут газеты» Андрей Мирошниченко и куратор продвижения «Билайна» в соцсетях Екатерина Турцева.
Вели дискуссию Михаил Вьюгин (URA.Ru) и Светлана Толмачева (Е1.ru)
Толмачева: В вашей книге «Когда умрут газеты» высказана мысль, что печатные продукты умрут в период с 2017 по 2035 год, и каковы ваши аргументы, чтобы доказать нам это.
Мирошниченко: Здравствуйте. Начну сразу с заявления о том, что последний главный редактор поставит последнюю подпись в печать на последней газете 28 декабря 2037 года в 16.00. Почему в 16.00? Потому, что, скорее всего, это будет районная газета, где допоздна не засиживаются. Почему 28 декабря? Потому что это конец экономического года. Необходимо выполнить обязательства. По поводу самого года я могу ошибаться. Это может быть 36-й или 38-ой. Смысл в том, что это будет конец тридцатых годов. И основанием для такого заявления служит предположение о том, что к этому времени исчезнет «последнее газетное поколение».
«Последним газетным поколением», я называю людей, которые родились в 1980 году, в год Московской олимпиады. Когда эти люди, будучи еще детьми, социализировались, они знали, что такое семейная традиция подписки. Все кто старше 80-го, все знакомились с подпиской в детском возрасте. Мы выписывали «Мурзилку», «Пионерскую правду», нас заставляли выписывать «Комсомольскую правду». Таким образом, в норме ознакомление человека с прессой происходит в 8, 9, 10, 12 лет. И так было еще в начале 90-х, когда социализировались люди, родившиеся в 80-м году.
Дети, которые родились в 90-м, — их социализация пришлась на 2000, когда в семьях уже был домашний Интернет. В этом смысле семейная традиция подписки уже отмирала. Недавно в Москве агентство подписки провело опрос в вузах, и студентам, 20-летним ребятам, задавали вопрос: «что такое подписка?». 54% студентов ответили, что «подписка» — это «подписка о невыезде». У них нет не только бытового навыка покупать и потреблять прессу, но они уже и лексическое значение утрачивают. Люди, которым сейчас 20, через 10 лет будут руководить семейными бюджетами, руководить экономикой. Они не умеют экономически потреблять прессу. Они еще встречают газету в самолетах, в кафе, но не умеют ею пользоваться. По моему представлению, этот фактор, фактор «последнего газетного поколения», является ключевым для расчета срока дожития прессы.
Я даже не говорю об Интернете, о смене бумаги на цифру. Ключевой фактор — все-таки демографический. У каждого есть знакомые младшего возраста, дети, младшие сестры-братья, все знают, что эти молодые люди не потребляют прессу и не знают, что это такое. Все привычки, которые мы связываем с прессой: шелест страниц, запах типографской краски, память о том значении, какое имела пресса в обществе — все эти привычки принадлежат поколению и с этим поколением умрут.
В нашей стране ожидаемый возраст жизни мужчин 57 лет. Недавно, правда, Росстат повысил этот возраст, потому, что выборы на носу. И мужчины уже стали «доживать», кажется, до 59 лет. Выборы, на самом деле, всегда удлиняют срок жизни. Ориентируясь на ожидаемый срок дожития, получаем 1980+57, это 37 год. Вот первый фактор, который приведет к смерти газет – это демографический, то есть уход последнего «газетного поколения». Этот фактор, скорее всего, характерен для всех стран.
Второй фактор – экономический. Крах системы дистрибуции. Как всякая система продажи мелкого розничного товара, система печатной дистрибуции нуждается в пороговом наполнении ассортиментом и оборотом. Например, чтобы построить бизнес по продаже дорогих автомобилей, достаточно привезти один Lexus, продать его и маржа позволит существовать бизнесу. Но нельзя построить бизнес на продаже одного ластика, одной ручки, одной газеты, необходимо пороговое наполнение, чтобы был оборот. Уже сейчас система дистрибуции, как отдельный суббизнес, испытывает серьезные проблемы. Она приближается к тому порогу, ниже которого существование системы распространения станет бессмысленным. По моему представлению, это произойдет где-то к концу десятых годов — в 17-18 годах. И мощный сигнал к этому будет связан с тем, что государство перестанет дотировать почте затраты на подписку.
Уже эти дебаты ведутся. Сейчас продлили дотацию на два года, но рано или поздно государство перестанет дотировать расходы Почты на пдодписку. И с этого момента начнется крах прессы. Сейчас мы пока наблюдаем, как системно умирают издания, которые занимали вторые-третьи позиции в своих нишах. Когда рухнет система дистрибуции, а это будет исторически мгновенно — один-два года, еще будет живо последнее газетное поколение. Еще сотни-тысячи людей могли бы потреблять газеты и журналы. Но не будет системы физической доставки этих газет и журналов.
Естественно, что многие газеты ради доставки рекламного сообщения будут дотировать собственную систему распространения. В ближайшие годы — это будущее для многих изданий — придется дотировать собственное распространение. Не надо, чтобы читатели покупали, платили за издание, — важно хотя доставить его, чтобы они хотя бы рекламу увидели, чтобы можно было взять деньги с рекламодателя. Если люди не читают газеты, то даже их рекламная целесообразность отпадет.
Таким образом, начнется крах системы дистрибуции в конце 10-х годов. Для общества это будет шоком. Прежде всего, пострадают издания, в выручке которых доходы от подписки и распространения занимают более 40%. Крупнейшие массовые издания. Что характерно, они, как правило, ориентированы на старшую аудиторию, а для власти старшая аудитория – это основная референтная группа, потому что люди старшего возраста, в основном, голосуют. В этом смысле власть будет поддерживать прессу, и мы видим, как пресса все более и более тяготеет к тому, чтобы существовать при власти или на средства власти. Итак вторая причина смерти газет — экономическая, это крах дистрибуции.
Третья причина – это Интернет. Перемещение информации в Интернет и те функции, которые он может выполнять по отношению к людям. А именно, Интернет становится средой коллективного медийного самообслуживания. Это уже наиболее известная вещь — мы потребляем информацию в Интернете. Историческая причина смерти газет – это появление новых технологий, но конкретно расчет сроков мы можем строить, опираясь на демографические и экономические факторы.
Вьюгин: Вы говорите о смерти газет, как смерти бумаги? Просто они перейдут в Интернет?
Мирошниченко: По моим представлениям, модель газет в Интернет не переносится. Когда я говорю «газета», я имею в виду прессу в целом — и газеты, и журналы. На чем строился бизнес прессы прежде? Пресса продавала контент читателю, а читателя — рекламодателю. Но ключевым фактором стоимости была недоступность полиграфии, а для журналистики эфирной — недоступность эфира. Не всякий может публиковать свое сообщение в газете или в радиоэфире. Мы можем это измерять с помощью «вау-эффекта». До сих пор можем сказать: «Вау, его показали по телевизору!», «Вау, про него написали в газете!»… Но можем ли мы сказать «Вау, про него написали в Интернете!»? Вовсе нет. Потому что в Интернет есть доступ всякому.
И в этом смысле, ключевым фактором стоимости прессы, на самом деле, является ограниченность площадки. То есть недоступность читателя в авторские ряды. Невозможность для рядовому читателю что-то опубликовать или вообще любому человеку что-то опубликовать — это такой барьер, который рождал монополию прессы. Этот барьер разрушается Интернетом. И поэтому не переносится модель прессы в Интернет. И речь может идти не просто о смерти прессы, но и о смерти журналистики, как общественного института, каковым она появилась в годы буржуазных и промышленных революций. Поэтому речь вовсе не о смерти бумаги.
Анализируя эти процессы, мы можем найти исторические аналогии. Например, мы можем представить себе двадцатые годы прошлого столетия. Такой воображаемый съезд передовиков гужевого транспорта, люди, которые на лошадях перевозили продукты и товары. Они собираются и говорят: «Да, идет автомобиль, автомобиль — он быстрый, он быстро перевозит, у него большая грузоподъемность, но лошади никогда не умрут, и всегда будут существовать, потому, что они теплые, у них добрые глаза, у них бархатная шкурка». Приводятся такие аргументы в защиту старого формата. Мы знаем, что гужевой транспорт как отрасль перестал существовать, но лошади, естественно, не перестали существовать. Сейчас можно в качестве хобби покататься на лошадке. И спорт есть, и можно экипажи прогулочные заказать. Но как отрасль гужевой транспорт перестал существовать.
Нечто подобное, скорее всего, ожидает и газеты. Как институт общественный и как отрасль, пресса перестанет существовать. При этом отдельные газеты как элемент винтажной моды вполне могут сохраниться. Это будет достаточно дорогое издание, в котором основная потребительская ценность перейдет из контента в фактуру. Примерно похожее произошло с часами. Люди носят часы не для того, чтобы время узнать, они стали аксессуаром. Примерно тоже самое произошло с сигарами. Если раньше люди курили сигары и трубки, то сейчас технологии дают возможность курить сигареты. Если кто-то хочет курить быстро – это сигареты. Тем не менее, остаются люди, которые курят сигары, потому что хотят покурить по-особенному. Примерно, такое будущее ждет и газеты, но как институт, как отрасль пресса, скорее всего, исчезнет.
Вопрос из зала: Каковы ваши прогнозы по поводу зарубежной прессы: во Франции, к примеру, есть журнал – аналог нашего «Крокодила», он крайне популярен.
Мирошниченко: Что касается «Крокодила», надо просто поехать и спросить у молодежи из предместья Парижа, читают ли они.
Из зала: Читают.
Тенденция в общем одинаковая для всего мира. Есть, конечно, отклонения в скорости. Есть такой австралийский медиа-футурист Росс Доусон, который составил карту-план вымирания прессы для всех стран. Он не говорит «смерть газет», он называет это «исчезновение значимости». Он прогнозирует, что в США это произойдет в 2019 году, и так далее по всем странам. Кстати говоря, для России он называет срок 2036 год, то есть почти до года совпадает с моим прогнозом. Я с ним списался, и мы обсуждали это. По моему мнению, 2019 год — очень рано даже для Америки. Несмотря на то, что там проникновение Интернета 71%, а у нас только 40% и вроде бы разница такая технологическая. Я все-таки считаю, что фактором исчезновения прессы и фактором стабильного дожития, является фактор поколений.
Пока живы те, кто помнят о значимости прессы, которые нет-нет, да почитают, — пресса будет существовать. Причем она будет существовать дольше экономической целесообразности. Для многих изданий уже будет бессмысленно с точки зрения экономики существовать, они не будут окупаться и многие уже это испытывают. В нашей стране будет существовать такое явление как социальный заказ, а в районах – муниципальный заказ, — потребность органов власти в управляемом канале обращения к аудитории. В Интернете такой канал не настроишь. А те медиа, которые существуют, как закрытая площадка, — ими легче управлять. Муниципальный заказ позволит существовать районной или городской муниципальной прессе гораздо дольше, чем это будет целесообразно с точки зрения технологий, экономики и так далее. В этом смысле, я думаю, что районные газеты будут жить плохо, потому что они всегда живут плохо. Плохо, но долго. Поэтому последней газетой будет районная.
Толмачева: В России много людей, которые не знают, что такое Интернет и для них газета остается газетой навсегда. Может, все-таки стоит делать скидку на то, что не только муниципальный заказ будет формировать газеты будущего, но и забота о тех людях, у которых нет Интернета, им же все равно нужно что-то донести.
Мирошниченко: Вы совершенно правы, цифровая отсталость – это залог нескольких лишних лет благополучного существования прессы. И журналистам нужно создавать коалиции для того, чтобы препятствовать проникновению широкополосного Интернета в регионы. Дело в том, что значительная часть населения России в цифровой мир уже не переселится — это очевидно. И для них необходимо сохранять газеты с кроссвордами, рецептами, с местными новостями. Это так называемый социальный заказ и он будет дотироваться обществом.
Власть будет дотировать какие-то издания, это тоже своего рода социальный заказ, поскольку эти инструменты будут потребны, они будут оплачиваться. Мы можем обсуждать, какая журналистика будет в этих дотируемых изданиях, насколько они будут востребованы людьми… В любом случае все эти процессы укладываются в диапазон дожития последнего газетного поколения.
Как только последнее газетное поколение станет настолько незначимым и уйдет, общественный спрос на бумажные издания пропадет. Представьте себе молодых людей, которым сейчас 14-15 лет. Я однажды наблюдал подростка, который работает на iPad, он очень ловко набирал текст. Я подумал, что для него обычная клавиатура с мышкой — жутчайшая архаика, он не знает, как этим пользоваться, а газеты — это архаика предыдущего поколения. Через 20-30 лет такого рода подростки будут занимать командные высоты в экономике, и управлять бюджетами. Зачем им газеты, если они не знают, что это такое?
Толмачева: Давайте предоставим слово Екатерине Турцевой, которая занимается продвижением бренда «Билайна» в социальных сетях. Екатерина, у меня к вам вопрос: из того, что было только что сказано, что вы уже сегодня ощущаете и с чем вы не согласны?
Турцева: Здравствуйте. Что касается вопроса, я могу сказать следующее, я занимаюсь продвижением бренда не только в социальных сетях, но и так называемых новых медиа. Сюда мы относим блог-платформы и те же самые ЖЖ, все что угодно, где человеку позволяется быть журналистом, придумать собственный журнал. Они очень хотят, чтобы их ставили в одну линейку с журналистами из деловых изданий «Ведомости», «Коммерсант» и так далее.
Если возвращаться к вопросу, могу сравнить степень присутствия нашей компании в традиционных СМИ и новых медиа годом раньше. Еще год назад наша компания работала по старой схеме. Это была подготовка пресс-релизов, создание стандартных интервью, проведение каких-либо пресс-клубов для журналистов, для экспертов с рынка для того, чтобы так или иначе прозвучал наш бренд. Может быть в хорошем, но чаще, к сожалению, в плохом качестве. Сейчас в каждой крупной компании создаются отдельные подразделения для работы с новыми медиа. Люди работают адресно с блогерами, люди работают с социальными сетями.
В социальных сетях, сами понимаете, есть лидер мнения, у которых на том же самом Facebook может быть несколько тысяч читателей, хотя человек не является известной личностью, он просто раскрутился сам по себе. Он может нести свое мнение в массы и нужно с этим человеком работать. Недавний случай того, как человек попал на деньги, используя мобильный Интернет. Со своего телефона он снял ролик на песню группы Ленинград «Денег нет», красочно все это обрисовал, за какие скачанные ролики у него списали деньги, и сам сидел трое суток, по 24 часа, как он сам написал, постил этот ролик, где можно и где нельзя. За три дня он набрал 16 тысяч просмотров, чем собственно говоря, не журналист, который может повлиять на мнение? Мы проблемы решили, человек написал: «Постскриптум: вопрос решен, спасибо компании», но ролик не удалил. И таких людей много.
Если мы проводим пресс-туры, то к ним мы, помимо традиционных СМИ, еще привлекаем людей, имеющих свои раскрученные блоги, — блогеров. Причем, есть тенденция, блогеры не любят, когда их смешивают с им же подобными. Они считают, что это неуважение, если блогера приглашают, то его исключительно нужно приглашать с 15 журналистами из стандартных изданий: из журналов, газет, с телевидения, с радио и так далее. Тогда он сам в своих глазах приобретет статус личности. Я их безумно уважаю, за это они пишут материал в блогах на эксклюзиве о той или иной компании, может упоминая бренд, а может, и не упоминая его.
Касаемо трансформации, я наверно не совсем могу оперировать какими-то конкретными цифрами. Андрей этим занимается фундаментально и рассматривает умирание газет, как науку. Могу сказать одно. С точки зрения проникновения Интернета. Берем клиентов «Билайн». Во-первых, у всех есть сотовые телефоны: МТС, МегаФон, Билайн, все что угодно. Я говорю о цифрах именно наших клиентов. Всего лишь 70% наших клиентов имеют на руках телефоны с поддержкой мобильного Интернета. Остальные пользуются этими Nokia, Motorolla и прочие «кирпичики», которыми можно убить за поворотом и они в жизни не знают, что такое Интернет. И это сейчас. Это правда жизни, которая есть сейчас.
Из 70% людей, которые имеют телефоны с поддержкой мобильного Интернета, меньше половины один раз за год выходят в Интернет с телефона. Это мы говорим о мобильном Интернете. Что касается широкополосного Интернета, того самого домашнего Интернета, о котором вы, Андрей, говорили, который приходит в каждый дом. Как правило, в малых селах и городах его сейчас нет, это достаточно затратный процесс, чтобы прокладывать оптоволокно и копать кабель, там проще всего поставить базовую станцию. Если трансформация СМИ происходит, то она будет происходить по какой-то мобильной ветви, чтобы человек мог выходить с телефона читать какую-то газету.
Представьте, что есть сейчас определенное поколение, которое знает, что такое газета «Труд», они ее выписывают. Что может спровоцировать поколение, даже не бабушек, а поколение помладше, что может спровоцировать их зайти с телефона мобильного и прочитать эту газету? Сложно представить. Могу сказать одно, люди идут на те ресурсы, где им комфортно: «Одноклассники», «Вконтакте», Твиттер, ЖЖ. Туда, где они могут разместить фотографии своего отпуска, написать статью тем языком, которым они хотят, спрятаться под каким-нибудь ником, не опубликовывать свое лицо. Написать все что хочется. Люди будут читать, если им это интересно. Человек может даже не знакомиться с тем, кто ведет этот блог. Встает вопрос, нужно ли нам работать с этими людьми? Нужно ли нам идти на те площадки, где человеку реально комфортно и уютно? Конечно, нужно! И это делаем не только мы.
По-моему, сейчас только ленивая компания не присутствует в социальных сетях. Вопрос в другом, как это нужно делать? Теперь мы возвращаемся к тому, что сказал Андрей. Если мы говорим, что государству выгодно содержать какое-то СМИ, управлять им, заполнять собственным контентом. Вопрос в распространении и привлечении к этому контенту людей. Достаточно сложно привлечь новых читателей, если там будут какие-то агитации, провокации, все что угодно. Все-таки там должны быть какие-то жизненные истории помимо рекламы и помимо того, что они делают с государством. Я считаю, что традиционные СМИ до конца не умрут, они будут дополняться Интернетом в любом виде. Либо на полноценном wap-портале или web-портале, либо чем-то еще. Может быть радио.
Вьюгин: Говоря о тенденции развития соцсетей, как новых СМИ, я считаю, что это ужасно. Это тупая среда, относительно нынешних традиционных. Ваш прогноз, будет ли изменение контента, содержания думающей части текста или все уйдет в такое подобие популярного livenews?
Мирошниченко: Видите ли, какая штука. За всю историю человечества на Земле жило примерно 100 миллиардов особей человека. Недавно компания Google Books, стремясь оцифровать все печатное наследие человечества, подсчитала, сколько было книг на планете. Они вычислили, что книг было 128, 9 миллионов штук. Порядка 39 миллионов научных статей было опубликовано с начала 18 века, ну и количество журналистов за период медийной активности будем исчислять как 30-40 миллионов. Короче говоря, за всю историю человечества было примерно 200 с хвостиком миллионов авторов — на сто миллиардов людей. Сейчас единовременный доступ к Интернету получили 2 миллиарда людей.
Речь о техническом доступе к авторству. Если раньше человек должен был доказывать талантом, например, свою дерзость обратиться ко всем, то сейчас техническую возможность обратиться ко всем имеют 2 миллиарда людей. На мой взгляд, то ключевое изменение, происходящее сейчас, — оно связано с этим скачком авторства, или с освобождением авторства. Что происходит, когда 2 миллиардам людей дают возможность выступить безо всякого ценза, безо всякого ограничения допуска? Первая реакция, которая у нас возникает, когда мы об этом думаем, конечно же, — это огромный шум, какофония, это потоки гадости, которыми каждый пытается самовыразиться. Однако эта среда всеобщей коммутации рождает интересный новый механизм, который я называю вирусным редактором.
Смотрите, что происходит, когда каждый из нас публикует что-то для всех. Единственная наша цель – добиться отклика, чтобы наш ближний круг каким-то образом отреагировал, желательно позитивно. Мы хотим заразить человека интересностью. И это желание публикатора заразить человека интересностью, если реализуется, то возникают такие эпидемии интересности, или блоговолны. Наиболее важные темы распространяются действительно, как эпидемия, это удобнее всего описывать в медицинских терминах. Поэтому я называю это вирусный редактор.
Стремясь к отклику, каждый юзер старается написать интересно, найти актуальное, придумать заголовки. То есть он становится, по сути, медиа. Каждый становится сам себе медиа. Проходя через эти десятки-сотни-тысячи фильтров, исходное сообщение подстраивается под суммарный общий интерес и, таким образом, вирусный редактор способен добывать значимость. Поэтому, с одной стороны, мы имеем 2 миллиарда дилетантов, которые способны написать любую ерунду безо всякого ценза, а с другой стороны, — статистический механизм, который, обосновываясь на атомарном мотиве каждого публикатора, создают некий отбор значимости и интересности. И в результате наибольшего резонанса достигают действительно значимые темы. Темы, которые поднимают авторитетные блогеры. А почему они стали авторитетными? Потому что они добиваются большего отклика своими сообщениями, и они стараются эти сообщения сделать интересными.
Вот это существо, распределенное существо — вирусный редактор, делает ту работу, которую раньше делали медиа. На самом деле, вот ключевая перемена. Освобожденное авторство рождает вирусного редактора и, оказывается, не нужен профессиональный редактор. Раньше добычей значимости в обществе занимался профессиональный редактор. В том числе, очевидно, многие здесь присутствующие продолжают этим заниматься. Человек решал, что значимо для общества, и обладал некой санкцией от общество. Отсюда разговоры о миссии журналистики, о мессианстве журналиста. Это такая самопровозглашенная санкция. И, в принципе, общество поощряло эту санкцию, потому что нужны были медиаторы, которые говорят, что это сегодня в повестке дня.
Сегодня повестку дня формируют вирусный редактор. Безусловно, сосуществуют сейчас пока еще вирусный редактор и редактор человеческий, но вирусный редактор способен захватить любую тему, потому что собкоры вирусного редактора, то есть блогеры, присутствуют повсюду. Ища интересные темы, ради самовыражения, ради отклика, они захватывают все, любое событие. Если это интересно, то оно подхватывается вирусным редактором и достигает размеров значимости. У традиционных медиа такие возможности ограничены.
Толмачева: Мы подошли к одной из основных тем книги Андрея. Вирусный редактор — это то ли всемирное добро, то ли всемирное зло читательского интереса. Иногда в Интернете может быть, ролик который будет выгоден той же власти. Получается, что традиционным СМИ и онлайн СМИ скармливают то, что кому-то выгодно. Две дороги: не обсуждать то, о чем говорит весь Интернет или другая дорога мы подключаемся и отрабатываем тему. От нас, как от профессиональных журналистов, ждут каких-то анализов, правды, каких-то комментариев. Одно дело в Интернете и другое дело, когда это попадает на страницы URA.RU, E1.ru, КП-Урал, что угодно. Вы говорите, что вирусный редактор – абсолютен, за ним никто не стоит, мне кажется, что не все так просто.
Мирошниченко: Очень правильный вопрос. Когда у нас отчуждают некое право судить, и вдруг оказывается, что есть некое существо, не имеющее центра, и оно судит…. По сути, это первый искусственный интеллект, решающими чипами которого являются сами люди. Это нейронная сеть. На фильтр поступает сигнал, изменяется, поступает на следующий фильтр и так далее. Как только там отсутствует очевидная нам субъективная составляющая, мы думаем, что это заговор и не будет ли какое-нибудь мировое зло этим управлять?..
Вьюгин: В апреле был спор о том, имеет ли наш свердловский губернатор покупать себе новый Мерседес за 8 миллионов или не имеет. Все считали, что не имеет. Он мирился с блогерами, которые подняли эту тему и так далее. В итоге, через две недели после выхода новостей, во всех основных поисковиках наиболее острые новости об этом удалены. Когда есть газета, это не удалишь никак, вопрос, что из другого региона не посмотришь. Но в Интернете это правило не действует и ваш редактор не действует, здесь только цензор.
Мирошниченко: Давайте не будем приравнивать поисковики, которые являются вполне персонализованными субъектами экономической деятельности, с вирусным редактором, существом распределенным. Во-первых, информация об этом автомобиле из сознания вашего и других блогеров не удалена. То, что она удалена из некоторых хранилищ и не распознается поисковиками, очевидно, да, будет происходить борьба государства с этим распределенным существом. Стоит вспомнить феномен, например Ассанжа. Но это не первое в истории человечества освобождение текста.
Первое освобождение было связано с возникновением иератического, а потом демотического письма в древнем Египте. Письмо перестало было монополией храмов и дворцов, оно вышло на улицы. Второе освобождение было связано с Гуттенбергом. Он сделал Библию доступной, освободил чтение и перекроил мир. Началась реформация, начались революции, он срубал головы монархам и так далее. Вот каждое освобождение текста, каждое разрушение монополии авторитетов на производство информации сопровождается экономическими катаклизмами, сопоставимыми с крушением цивилизаций.
В принципе в этих же рамках мы можем рассматривать происходящее сейчас. То, что будет идти борьба старых авторитетов — таких, как религия, государство, капитал, — устоявшихся форм авторитета с этим новым явлением, это очевидно. Пока что счет 1:1.
Давайте смотреть немного дальше. Я убежден, что распределенная кооперация всегда сильнее любого концентрированного института. В этом смысле, такое освобождение авторства, о котором я говорил, предоставляет возможность родить или найти любую тему. Можно ли используя вирусное распространение, управлять этим? Как было бы классно для какого-нибудь бренда: вбросил какую-то информацию — и она начинает распространяться тысячами просмотров. Ни у кого этого не получилось. Почему так происходит? По моему представлению, вирусный редактор имеет иммунитет к вбросу. Он специально нацелен на поиск антител и уничтожает их.
Почему это происходит? Когда мы атомарно публикуемся, желая отклика, мы социализируемся, как личность. Мы актуализируем свои личные параметры, представление об интересности. В этом смысле вирусный редактор противостоит толпе. В толпе личность подавляется, животное выходит наружу, и в этом смысле толпа заводится очень легко, например, ритмичными стуками или ритмическими возгласами. Вирусный редактор не заводится никакими ритмическими событиями и никакими инспирированными реакциями. Более того, если некий вброс, некая политическая инспирация, некоторая коммерческая инспирация попадает в вирусный редактор, в среду Интернета и там претендует на некоторую значимость, то на это событие обращает внимание большое число блогеров.
Чем больше претензия на значимость, тем больше внимания. Но, чем больше внимания, тем более придирчивый взгляд. Мы можем вспомнить, например, историю с блогером Piligrim летом прошлого года, когда молодежное движение, прокремлевское, тушило пожары с помощью твиттера и выездов в лес. Блогер зацепился, ему показались подозрительными фотографии, он выразил свое сомнение, набежала толпа, составилась коллективная экспертиза, способная обнаружить любую подделку. И она обнаружила такую подделку. Более того, участники этой коллективной экспертизы нашли наилучшие формулировки для того, чтобы рассказать, как эта фальсификация была устроена. Более того, участники коллективной экспертизы сами и распространили эту информацию всем, кому она может быть интересна.
Мы можем вспомнить историю с «Утконосом», когда некоторым блогером тайно было предложено поддерживать товары этого магазина. Эта история стала нарицательной. Никакие инспирации, в принципе, в эту среду не попадают потому, что они чужды самой природе реагирования в Интернете. Безусловно, с помощью изощренного обмана… Я думаю, компетентные органы должны заниматься разработкой подобных механизмов, должны пытаться осуществлять такие вбросы.
Безусловно, перед предстоящими выборами будет расти количество ботов, количество виртуальных персонажей, которые будут что-то сообщать. Искусственная реакция всегда будет разоблачена естественной реакцией. Это может быть вопрос времени. Как только некая информация или некий вброс будет достигать значимости внутри Интернета, то эта значимость будет означать увеличение придирчивости. Тогда те, кто способен обнаружить обман, — а в Интернете есть люди любой компетенции – его обнаружат. Потому, что это все мы, с любым уровнем знаний, с любым уровнем паранойи, придирчивости и так далее. В этом смысле вирусный редактор неуправляем, и эта проблема для всех старых авторитетов и институтов.
Толмачева: По поводу неуправляемости. Все знают РосПил.ру, все знают, но многие не знают о проекте Марина Литвинович. Казалось бы одного поля ягоды, антикоррупционные расследования, журналист выкладывает в блоги, журналист делает огромную работу, журналист раскидывает, где только можно, но его почему-то не замечают. Нет такого огня, который мы видим с Навальным, который мы видим с Дымовским. Почему-то не проходит, и тут начинаются вопросы. Получается Уотергейта незапланированного нам в 21 веке не дождаться, и то, что нам предлагается, должно быть подкреплено массированной пиар-компанией, как с Навальным. Получается, что если журналист рассказал о том, как министры связаны родственными связями, финансовыми связями и выкладывает их в Интернет, это просто перекрывается информационными шумами и утопает в дебрях Интернета. Здесь что-то не коннектится с вашей теорией.
Мирошниченко: Смотрите, что такое вирусный редактор? Я, конечно, мифологизирую это существо, но это все мы. Механизмы подобного распространения информации были известны и раньше. Прежде всего, это слухи, когда один рассказывает другому и начинается эффект вирусного распространения. Чем отличается вирусный редактор от слухов? Прежде всего, скоростью коммутации. И вот когда идет лавина, лавинообразный рост темы, то возникает эффект второго усиления. Слухи были лишены скорости распространения.
Второе. Такой способ распространения, как слух, не актуализирует личность. Там нет желания отклика, там есть лишь слабое желание социализации через участие в общем слухе. Вирусный редактор строится на желании отклика, но, тем не менее, вирусный редактор — это все мы. Когда мы говорим: «Ага, а почему вирусный редактор что-то не делает?», то мы должны спросить «А почему мы меньше интересуемся расследованиями Марины Литвинович, чем расследованиями Навального?». Можно предположить, что общество некоторым образом начинает объедаться антикоррупционной тематикой. Возникает некоторое сопротивление эмоциональное — сопротивление самому Навальному. Потому, что он чрезмерно активен, например.
Здесь эффект, как и со слухами: первый слух всегда более горяч, второй слух, идущий в этом же русле, имеет всегда меньше потенциала. Кстати говоря, используя этот эффект, можно бороться со слухами. Нужно запустить похожий слух, более горячий, но не правдивый, чтобы сбить настоящий слух. Это свойство нашего общего сознания. В этом смысле вирусный редактор – новая среда существования общественного мнения. Мы все социализируемся в этой среде, но вряд ли можно говорить так «А почему вирусный редактор что-то делает или не делает?». Скорее всего, его поведение — это индикация нашего общего поведения и отношения.
При всем при том, Марина сделала огромную работу. Это по-своему интересное явление, когда человек вкладывает свои человекочасы в тему. Но эта тема звучит не так ярко, как Навальный. Это тоже некий индикатор: значит, общественное мнение, выраженное в форме вирусного редактора, потихонечку наедается антикоррупционной темой. В этом смысле, можно даже оценивать с политологической точки зрения так, что активность Навального была, например, фальстартом. Но здесь уже больше пищи для политологов.
Вопрос из зала: Почему мы сейчас обсуждаем только печатные СМИ? Меня интересует судьба радио, телевидения и газет в комплексе. Может ли Интернет заменить все три ресурса? И когда?
Мирошниченко: 24 сентября 2041 года в 17.00. Смотрите, ключевое отличие – культурологическое. Старые СМИ делили людей на авторов и публику. И этой границей был доступ к вещанию, то есть или на Останкинскую башню, или в типографию. Новая среда, при этом Интернет нельзя называть средством массовой информации, — это тоже СМИ, но расшифровывается не как «средство», как «среда». Интернет устраняет разделение авторов и публики, он смешивает авторов и публику. Появляется явление просьюмеров. Люди, которые сами потребляют и сами производят. Среда в целом сама себя удовлетворяет полностью с точки зрения потребления медиа. В этом смысле, скорее всего, перспективы телевидения и радио тоже будут несколько печальны. Но ведь и Интернет будет изменяться. И способы потребления нами цифровой информации будет меняться.
Очевидно, что будет происходить синтез мобильных устройств и стационарных. Планшет — это уже, в принципе, мобильное устройство. Очевидно, что в будущем это будут некоторые небольшие устройства, проецирующие изображение сначала на плоскость, а потом в трехмерное пространство, где можно будет оперировать информацией, как трехмерными объектами. В дальнейшем будет идти речь о создании когнитивных интерфейсов, то есть подключению нейронов к сети. Такие исследования ведутся военными и медиками, сейчас в основном, чтобы помочь инвалидам и чтобы создать боевых роботов. Когда наступит эра когнитивного интерфейса, — а ее наступление можно измерять десятками лет, не больше — ну, о каком там можно будет говорить о телевидении, радио и СМИ?
Те процессы, которые происходят, — они каждый раз разрушают предыдущую цивилизацию и в экономическом, и в политическом, и в технологическом смысле. Поэтому мы можем говорить о некоторых сроках существования телевидения и радио. Радио – его самая большая сила, что не отвлекает руки, его можно в автомобиле слушать. Да, радио просуществует, но уже есть те же самые устройства мобильные, и они позволят слушать радио не только в автомобиле.
Скорее всего, эти перемены вот к чему приведут — и это очень важно уже с точки зрения сегодняшней журналистики. Гуттенберг приучил к тому, что основным способом передачи информации для нас был текст. Текст удобен для передачи сообщения на расстоянии и во времени. 99% информации передавалось текстом. Современные мультимедиа позволяют передавать информацию не только текстом, но и кучей подкастов.
Речь идет о создании некоторых синтетических способов передачи информации. Я называю это контентным дизайном. Уже современная журналисты и в Интернете, и даже еще на старой бумаге должны думать о том, как передать сообщение не только текстом, но и сопровождая изображением, а в Интернете — и звуком. Будущий журналист — это будет автор комиксов, который будет с помощью песен и фельетонов передавать сообщения о заседании местного парламента. Он не будет привязан к тексту печатному. Этот контентный дизайн, скорее всего, будущий формат массовой информации. В Питере есть журнал, он так и называется: «Инфографика». Они сделали все свои статьи в формате инфографики. Тексты у них используются только как вспомогательный материал — для того, чтобы делать подписи под паззлами, комиксами, графиками и так далее. Это изменение формы потребления текста — оно уже происходит. Оно выражается еще в том, что сокращается длина чтения, все столкнулись с этим. Прочитать линейный текст большой, в общем-то, никто уже не в состоянии.
Очевидно, что людям будущего будет чрезвычайно сложно читать длинные тексты потому, что есть другие более аттрактивные способы доставки информации. Более эмоционально действующие. То есть вот этот контентный дизайн — он способен перемолоть и текст, и дизайн, и телевизионные форматы, и радиоформаты. Уже проводятся разработки, которые позволяют передавать тактильные ощущения с помощью плоской поверхности. Очевидно, что можно будет передавать запахи и так далее. В принципе, человечество готовится от визуальной цивилизации перейти к восприятию всеми пятью органами чувств.
Толмачева: Правильно ли я вас понимаю, что будущее – это конвергентная редакция? Это журналист, который пишет мало, фотографирует хорошо и делает все это быстро. Выкладывает на facebook и так далее. То есть пока все это спонсируется большими красивыми брендами, тогда будут финансовые потоки под такой тип информации, а тот, кто пишет «многа буков», он помрет вместе с печатными изданиями?
Мирошниченко: Все зависит от того, как далеко в будущее мы хотим заглядывать. Сейчас мы воспринимаем длинный текст как платформу для переноса знания, и мы чувствуем сокращение текста, как поражение и культуры и мозга. Я не знаю, является ли точно поражением. Есть два возможных ответа. Один ответ означает, что человечество поделится на элоев и морлоков: одни будут способны к длинному тексту, другие не будут способны к нему.
Вопрос из зала: Как быть с авторскими правами? В первую очередь это касается сферы шоу-бизнеса, где крутятся огромные деньги. Это касается литературы, это касается музыки. Как люди будут зарабатывать деньги?
Мирошниченко: Это два разных вопроса. Во-первых, на авторских правах зарабатывают не авторы. Это отдельная тема. Авторское право – это некоторая метаморфоза права собственности, которая была придумана прежней экономикой, которая относилась к информации, как к товару. Проследите за проектом Google Books, который оцифровывает книги и столкнулся с претензиями авторов. Им отказали в возможности без разрешения авторов оцифровывать книги современных авторов, на которые права все еще сохраняются.
Безусловно, представление о праве собственности на информацию будет мутировать. Это сейчас очень болезненный процесс, но в принципе, с точки зрения автора прочтение текста является более высокой ценностью, чем продажа текста. Это очевидно. Человек социализируется с помощью текста, и он хочет, чтобы его прочитали. Любой писатель самый крупный или начинающий — он хочет, чтобы его прочитали.
Второе — как на этом зарабатывать, это отдельный вопрос. Механизмы монетизации, в том числе будущих медиа, да и нынешних медиа, они наиболее остро сейчас стоят. Ни у кого не получается продавать контент в Интернете. По моему представлению, контент будет бесплатным потому, что информация перестала быть ценностью. Сейчас не человек охотится за информацией, а информация охотится за человеком. Современный человек не может не узнать новость. Например, москвич не может не узнать про отставку Лужкова, и не только москвич. Не надо читать для этого газеты, ни смотреть телевизор, достаточно включить утюг с френдлентой, и френдлента из утюга сообщит, что Лужкова отставили. В этом смысле информация нападает на человека и перестает быть ценностью и более того переходит в плоскость отрицательного значения.
В этом смысле важным становится не потребление информации, а распространение информации. Всегда будут структуры, субъекты, желающие донести до вас, до нас свою информацию. И они будут оплачивать эту информацию. Не тот, кто потребляет, а тот, кто хочет распространить информацию — он будет оплачивать распространение информации. В том числе выстраивать для этого редакционные модели, выстраивать журналистику брендов. Я думаю, что сегодняшнее наше мероприятие тоже вписывается в концепцию. Некий бренд, желая собрать аудиторию, — понятно какой, он здесь визуализирован совершенно четко. Он прекрасно понимает, что реклама является способом потратить аудиторию, реклама — это технология прошлого индустриального века. Реклама тратит аудиторию, а контент собирает аудиторию. В этом смысле такого рода бренды — сильная структура, заинтересованная в сборе аудитории — они начинают управлять коммуникацией. Будущие авторы будут зарабатывать таким образом, они будут предоставлять свой контент, если он того стоит, тем, кто хочет на этом контенте распространять свою информацию.
Другой возможный способ монетизации – благодарственная оплата. Уже такие попытки есть. Один журналист, ну, Соколов-Митрич, наверняка вы его знаете, видимо, глядя на Навального, который собрал 6 миллионов, повесил у себя кнопочку Яндекс-кошелька, и бросил клич: собирайте деньги. Оказывается, люди могут давать деньги просто для поддержки. Прошлая товарная модель предполагала следующие условия «заплати — получи права — пользуйся», а теперь предлагается новая товарная модель, «попользуйся — если понравилось – заплати». И это работает. Этот журналист собрал гонорар за первую свою заметку 2,5 тысячи рублей на Яндекс-Деньги. Я, правда, не знаю, Яндекс слил адреса отправителей или нет. Но, тем не менее, это работает.
Возможны другие способы. Смотрите, когда мы заходим, например, в «Макдональдс», мы видим там бесплатный Wi-Fi. Давайте спросим себя, зачем в «Макдональдсе» бесплатный Wi-Fi? Это является потребительской стоимостью бигмака? Да нет, люди все равно будут туда ходить. Раньше в аэропорту я смской платил за Wi-Fi, сейчас он мне бесплатно предоставляется. Не является это потребительской стоимостью аэропорта, я ведь все равно приду садиться на самолет. Таким образом, контент и коннект переходят в разряд общественного блага. Способность человека быть в сети и производить контент, чтобы там же его и потреблять. Во-первых, на общественном благе зарабатывать не комильфо, во-вторых, все эти качества нового общества будут обеспечиваться самой средой. Поэтому контент и коннект для пользователя в будущем будут бесплатными. Безусловно, все это переворачивает парадигму современных медиа.
Толмачева: Что было, когда существовали традиционные медиа. Написала какая-нибудь, даже предвыборная газета, что какой-нибудь Сидоров – козел — и это документ. Он фиксирует. Даже если потом 55 опровержений вышло, но «Сидоров – козел» — это фиксируется и хранится в библиотеке имени Ленина. Сейчас, подсознательно каждый знает, что можно внести правку в статью в Интернете. Конечно, кто-то там сохранит скриншот, кто-то задокументирует еще каким-то образом, но политики раньше боялись газет потому, что они могут ославить, и это останется на века. Подсознательно. Сейчас политики меньше боятся онлайн СМИ, новых медиа, потому, что они прекрасно знают, что можно или снять, или подкорректировать, или вот удалить из поисковиков. Тот, кто платит, тот и заказывает себе репутационый капитал. Все белые, пушистые, все в списках Forbes, все прекрасно себя чувствуют. Получается, что мы, журналисты, обществу уже не нужны, потому что кликами будет набираться аудитория?
Мирошниченко: Если принцип свободного авторства останется и не будет произведена паспортизация IP, то есть контроль за каждым… А скорее всего, она не будет произведена — это сложно технически и противоречит логике прогресса. То и не получится так, что, управляя журналистами, можно будет управлять всеми. Потому что там всегда будут свободные публикаторы. На самом деле, политики уже боятся Интернета.
Но вы совершенно правы, когда говорите, что печатное слово более значимо, чем цифровое, это объективно так. Любая информация, зафиксированная на материальном носителе, подсознательно воспринимается более значимой потому, что материальный носитель имеет ограниченную площадь. В этом смысле, все понимают: для того, чтобы попасть на ограниченную площадку, нужно пройти отбор. Для того чтобы попасть на страницу газеты, информация проходит редакционный отбор, чтобы попасть в эфир — проходит редакционный отбор. И не проходит редакционного отбора, прежде чем попасть в Интернет.
В Интернете информация проходит отбор уже после публикации с помощью вирусного редактора. На любых материальных носителях отбор происходит до публикации. В этом смысле, на старте информация на материальных носителях воспринимается нами, как более значимая. Потому что действительно нельзя ее изменить.
Давайте смотреть в будущее в таком плане: вся социальная активность, а может быть, и человек в целом, — переместится в виртуальное пространство, в пространство коммутации. Более того, очевидно, что выборы будут происходить в сети при поддержке цифровой электронной подписи. Такие работы уже ведутся. Это очень просто. Демократия вообще очень хорошо с сетью сосуществует. Если принцип выборов в государстве демократический, то все пользователи могут голосовать. Технически это можно устроить прямо сейчас.
Представьте, все общество виртуальное голосует. Вот кого бы избрала «Цифровая Россия», проголосуй она сейчас? Ну, в принципе, уже известно, кого она избрала. Рано или поздно это переместится туда. Когда среда политической активности полностью переместится в среду публикаторской активности, то тогда у политиков будет и страх перед избирателями и публикаторами. Пока мы живем на два мира, поэтому возможны всякие коллизии. Где-то побеждает материальное, где-то виртуальное.
Вопрос из зала: У меня вопрос по поводу журналистики. Сейчас существует на журфаке специальность печатной журналистики. Я также знаю, что раньше факультет журналистики входил в состав истфака. Вообще, как вы думаете, когда умрет специальность печатной журналистики, ваши прогнозы?
Мирошниченко: Смотрите, какая интересная штука. Спрос на профессиональную журналистику, спрос на институт СМИ снижается, и будет падать, а спрос на журналистские навыки будет расти. Потому что все мы являемся сами себе медиа. Все мы придумываем заголовки, думаем над актуальностью, думаем какую иллюстрацию поставить, когда опубликовать свой пост, чтобы он попал на наилучшее время. Мы становимся редакцией сами себе.
Бренды, когда распространяют свою информацию, они приобретают медийную компетенцию, Алена Долецкая возглавила Jaguar Magazine, журнал автомобильный, Олег Анисимов у «Тинькофф» вице-президент, бывший главред «Финанса». Много примеров, то есть бренды покупают себе медийные компетенции в виде людей. На самом деле, востребованность медийных навыков будет только расти, это совершенно очевидно. Если количество публикаторов будет расти, то каждый публикатор будет стараться улучшить свою медийность. Но при этом медиа, как институт, скорее всего, исчезнут.
Вопрос об образовании интересен еще тем, что сейчас по большому кругу специальностей образование воспитывает специалистов прошлого. Это совершенно очевидно. Вполне возможно, что люди, которые поступят на журфак через 2-3 года, закончат его как раз в момент вымирания отрасли. Есть там несколько островков будушего, это кафедра Ивана Засурского на журфаке МГУ, но это проблема общая, образования в целом. Здесь нужно уже сейчас журналистам смотреть на то, какие компетенции могут быть востребованы либо брендами, либо обществом.
Например, я очень часто и много говорю о вирусном редакторе, но у него есть один серьезный недостаток, благодаря которому он сильно уступает редактору человеческому. А именно: вирусный редактор всегда видит значимое, важное, интересное, скандальное, политически значимое, общественно значимое — про звезд спорта, шоу бизнеса… Но он видит некоторые пиковые вершины. Он не может увидеть панораму. Для того чтобы мы увидели панорамную картину мира, нам нужно прочитать всю блогосферу. Эту же панораму нам легко дают традиционные СМИ с помощью шаблона, который реализуется в каждом издании. Этот шаблон выглядит так: политика, экономика, общество. У каждой традиционной редакции есть обязательство перед читателем наполнить каждый раздел независимо от того, было ли там что-то интересное.
Таким образом, просмотрев СМИ, или передачу, или газету в течение пяти минут, мы видим панорамную картину мира. Блогосфера не умеет давать быстрой панорамы мира. Она умеет пожирать время. Скорее всего, в последние годы существования журналистики, основной ценностью для общества будет именно эта панорамная повестка, которую умеют делать журналисты, но не умеет вирусный редактор. Вирусному редактору она просто не нужна.
Толмачева: У меня еще одно замечание. Андрей говорил, что будет расти интерес к профессионалам, приводил примеры, но скромно умолчал о такой тенденции — о том, что нас ждет расцвет корпоративных СМИ. Вот все эти качества профессионального журналиста: долг, и все остальное прочее, что мы знаем о газетах — по мнению Андрея все это будет цвести пышным цветом – почему? Об этом я хочу узнать поподробнее.
Мирошниченко: Спрос на корпоративные издания, безусловно, есть, но здесь мы получаем такое явление как паровоз истории: локомотив еще в будущем, но задние вагоны еще в далеком прошлом. Но в логике рассуждений эта тенденция выглядит так. Если информация не является ценностью, то платить за нее будут те, кому выгодно ее распространение. Следовательно – это бренды, корпорации и так далее. Корпорации уже не производят ничего, кроме контента. Это такая мультимедийная редакция, которая производит контент для своего потребителя, инвестора и прочее. Естественно, что корпорация будет обладать ресурсом для того, чтобы продвигать наилучшие медийные компетенции.
Мы ждем от бизнеса, что если он распространяет информацию, то она ангажированная. Как может корпорация распространять общественную информацию, если она преследует свои интересы? Но в корпорациях работают умные люди, и они прекрасно понимают, что лобовая реклама и ангажированная информация не привлекает аудиторию. Чем можно привлечь аудиторию? Аудиторию можно привлечь реальной значимостью. И корпорации начинают наполнять значимостью свои сообщения, и для этого уже привлекают Долецкую, Анисимова и так далее. По моему представлению, из такого рода журналистики брендов может родиться новая социальная журналистика. Она будет спонсироваться теми, кто хочет распространения информации ради сбора аудитории вокруг бренда, но при этом образцы этой журналистики будут вполне высокие. И не исключено, что процент рекламных текстов и значимых текстов будет примерно такой же, как в современной журналистике.
Вопрос из зала: Наверняка подобного рода дискуссии происходили в обществе тогда, когда появилось телевизионное вещание и люди говорили о том, что уйдут театры. В итоге телевидение и театры поделили эту сферу жизни на массовую и элитарную. Возможно, нечто подобное произойдет и с печатью. Интернет будет массовой средой, а печать – элитарной. А вопрос связан с вирусным редактором. Как считаете, на это может повлиять витающий сейчас вопрос об отмене анонимности в Интернете?
Мирошниченко: Был прогноз, что не будет ни театра, ни кино, будет одно телевидение. Этот прогноз сбылся, правда, с некоторым опозданием. Сейчас есть одно сплошное телевидение. Как институт массового информирования – одно сплошное телевидение. Театр в той роли, в которой он был в 50-е годы, когда даже рабочие цитировали Онегина, когда новое телевидение за неимением собственного продукта транслировало Оперный театр, уже перестал существовать. Театр был массовым институтом, сейчас он является предметом престижного потребления, как, возможно, будущие газеты.
Что касается вирусного редактора и отмены анонимности. Понимаете какая штука, всеобщее авторство является продуктом всеобщей коммутации, то есть возможности всех сказать. Понятно, что есть потенциал прироста цифрового человечества — примерно еще три миллиарда, которые выйдут в сеть. Понятно так же, что новыми центрами коммутации являются ненациональные государства. Возможно ли в границах национального государства ограничивать коммутацию? Это сейчас ключевой вопрос. Я говорил с людьми, которые занимаются вопросами госуправления в этой сфере, и они выдвигают конспирологическую версию, что сейчас для Обамы разрабатывают чемоданчик с кнопкой. Но это кнопка не ядерная — это кнопка выключения Интернета.
Возможна ли такая кнопка? Такие попытки будут предприниматься. Но учитывая определенный характер сети, учитывая неизбежное появление Wikileaks и всей прочей партизанской самодеятельности, в том числе технологически очень подкованной, вряд ли этим можно будет управлять из единого центра.
Может ли государство закрыть каждый IP? Западные страны, скорее всего, этого делать не станут. Они стараются ассимилировать сеть или ассимилироваться. Стоит вспомнить недавний ужин Обамы с Цукербергом, с Джобсом. На самом деле форма авторитета начинает формироваться вокруг новых способов информации потому, что власть там, деньги там, сопротивляться бесполезно. А вот те страны, которые будут исповедовать неассимиляционный путь, скорее всего, будут разрушены. Представьте доступ в Интернет через спутник, — что, в принципе, уже реально, — и представьте: на Северную Корею сброшено несколько тысяч мобильных устройств для выхода в Интернет. Примерно через месяц Северная Корея перестанет существовать. Точно так же, как Советский Союз был разрушен десятком тысяч ризографов. Невозможно больше контролировать это в пределах национального государства.
Вопрос из зала: Вот эти восточные революции, которые прошли, вы верите, что они с помощью твиттинга произошли?
Мирошниченко: Нет. Это такой приятный и простой миф. Твиттер принимал какое-то участие, но на самом деле вопрос в большой массе людей, которые получили представление о благополучии как о стандарте жизни. Это сложный перелом, он связан с социальной психологией. До этого люди в этих странах жили, не имея представления о благополучии и считали его удачей. А теперь, благодаря телевидению, они увидели, что благополучие может быть стандартом жизни. У них появилась претензия на благополучие.
Когда у человека появляется претензия на благополучие, он начинает распространять свою натуру уже и психологическую. Это описано у Ортеги-и-Гассета в «Восстании масс». То, что происходит на Ближнем Востоке — это восстание масс.
Вообще, для понимания природы медиа есть набор обязательных текстов. Помимо Маклюэна я всегда рекомендую эту книгу – «Восстание масс», и еще одну: Капицу, «Сколько человек жило, живет и будет жить на Земле». Описанные у него демографический переход, изменение способа воспроизводства человеческое, торможение роста человечества — очень хорошо объясняют фон того, что происходит в медиа.
Толмачева: В погоне за интересностью вирусный редактор может распространять информацию, порочащую честь и достоинство граждан, а так же какое-то зло, пользуясь анонимностью.
Мирошниченко: Это мой любимый вопрос, действительно очень важный. Но этим вопросом вы как бы сразу две вещи делаете. Во-первых, вы очень высоко начинаете ценить журналистов, что в другой ситуации, в общем-то, общество редко делает. Тем самым мы признаем презумпцию достоверности журналистского текста — что журналистский текст достоверный, истинный, служит обществу и т.д. Так ли это?
А во-вторых, вы как бы немножко обижаете Интернет-общественность. Кто такая эта интернет-общественность? Это все мы, включая, собственно, журналистов, которые являются наиболее активными участниками вирусного редактора.
Как решается проблема с достоверностью и с качеством информации вообще в Сети? Безусловно, появляется соблазн, по самым разным основаниям, что-то приврать. В коммерческих целях, просто сообщить какую-то гадость, привлечь внимание. Но чем более значимо это сообщение в своей претензии, тем оно больше внимания вызывает. Чем больше внимания вызывает — тем более люди начинают рассматривать это сообщение. В принципе, вирусный редактор добывает такое качество, которое в традиционном СМИ просто немыслимо. Потому что вирусный редактор располагает специалистами любой компетенции. И более того, именно те специалисты, который к этой теме имеют отношение, привлекаются вирусными редакторами прежде всего. Это первый ответ. Он не связан с моралью людей, это технический ответ. Это устройство самого механизма. Оно способно обнаружить всякие инспирации. Когда мы говорим о том, что «кто-то они» — доверчивы, давайте говорить не «они», а «мы». А мы доверчивы? Мы увидели некоторое сообщение, которое вызывает у нас сомнение, или не вызывает, или не вызывает сомнение, потому что мы не можем его разглядеть. Оно вызовет сомнение у кого-то у другого. В этом смысле справедлива библейская притча о том, что все тайной станет явным. Любая инспирация рано или поздно будет разоблачена. В этом смысле наличие любой компетенции, — а еще и параноидальная настроенность многих интерент-деятелей заподозрить в Интернете инспирацию, — обеспечит вскрытие любого секрета.
Вопрос из зала: У меня вопрос к Екатерине, рассматриваете ли вы такой вариант продвижения в социальных сетях. И нет ли опасности порчи бренда, снижения его статуса?
Турцева: В социальных сетях вообще нужно аккуратно работать. Андрей много говорил, что бренд — организатор коммуникации. Они будут давать деньги блогерам и журналистам, создавать собственную редакцию. В нашей компании нет проплаченных постов и публикаций, не буду говорить о коллегах с рынка. Мы хотим, чтобы человек через себя пропустил информацию и выдал ее своим языком, а не говорил: «Дайте мне денег, я скажу, все что угодно». Это невкусная конфета.
Что касается потери бренда. Да, возможно, некоторые бренды теряются. Хорошие посты могут быть незамеченным. Больше пишут негативные посты, только самая желтушная часть и она сохраняется. В новых медиа она была, есть и будет. Чтобы быть замеченным, нужно писать именно об этом. Раскрученные блогеры раскрутились, как правило, на каких-то провокационных постах, на привлечении френдов. Никто не скажет нам «Спасибо, вы хорошие». Вы же не приходите домой не включаете свет, воду, газ и не бежите в ЖЭК говорить спасибо бабушке. Но как только у вас все отключается — вы бежите и начинаете жаловаться.
Сотовая связь, как воздух, — пока не испортишь, никто не заметит. С точку зрения присутствия бренда достаточно имиджевых вещей: сейчас десять блогеров путешествуют по России, по городам-героям и пишут заметки о том, что они видят. Пользователи разделились на две группы: кто-то «за», кто-то «против». А мы смотрим на это с такой позиции: есть поколение, которое не читает книжки, они сидят в Интернете и черпают информацию оттуда. Поэтому нужно идти туда и нести информацию тем языком, который будет им доступен.
Вьюгин: А заодно вы знакомитесь с популярными блоггерами, и когда возникает критическая ситуация, они сразу не пишут, а звонят вам и дружески выясняют причины проблемы.
Турцева: Блогерам важна собственная репутация. Мы являемся партнерами, это не деньги, это связь. Они адекватно и объективно пишут о связи и свои эмоции. И если где-то на пути возникают проблемы со связью – откровенно пишут об этом.
Вьюгин: У нас есть традиция – завершать «Правду жизни» тостом.
Мирошниченко: Я увидел в Интернете, в facebook рекламу этого мероприятия в черно-белых тонах. Все не так пасмурно — еще 25 лет можно пить за газеты, чокаясь.
Турцева: А я хочу поднять тост за ваш город и за вас.
Вопросы – Михаил Вьюгин, URA.Ru, Светлана Толмачева, Е1.ru
Фото – Geometria.ru
Площадка – ресторан «PAPARAZZI»
Организация – агентство коммуникаций «Red Pepper»
Исходная расшифровка дискуссии
